Читальный зал

Фото Григория Тамбулова, Коммерсантъ

Билет на свободу. Памяти Василия Аксенова

Год назад, 6 июля 2009 году, скончался писатель Василий Аксенов. Вся его жизнь была последовательно воплощаемой, воплощенной утопией. Художественной акцией, целью которой была свобода не только внутренняя, но и внешняя.
Главным, самым важным было бить все время в одну точку, играть все время в одну и ту же очень серьезную игру – в то, что ты, независимо от условий, свободен.
В СССР. В США. В России. Во Франции. В поэзии и в прозе. На радио и в телевизоре, везде. Независимый и крутой. Похожий на голливудского интеллектуала левого толка.
Замшевые пиджаки и пижонские книжки, что тоже важно, – это же следствие мужественной установки – давайте, де, без скидок на то, что «не мы такие, жизнь такая» и «ну, вы же понимаете…», жить так, будто бы все вокруг свободны. Ну, сделаем вид. Что там стоит? Нарисуем, будем жить.
Причем вот что важно: свободны мы будем не относительно других, но относительно самих себя. Своих повышенных требований к окружающей действительности. Своих критериев.
И ведь, между прочим, получилось же. Ну почти получилось. По крайней мере такой «бури и натиска» советская культура не знала. Это восхищало.
«Говорить о том, что значит Аксенов для нашей литературы и читателей, не нужно: его имя и так пароль для всех любителей русской словесности. Для меня лично Василий Павлович всегда являлся образцом настоящего писателя. Его проза наполняет тебя энергией, после нее хочется жить. Аксенов фактически совершил революцию в русской словесности 20 века. Он открыл какую-то совершенно отдельную, свою, ветвь литературы, как Андрей Платонов, Велимир Хлебников или Саша Соколов. И, безусловно, его лучшие романы («Ожог», «Остров Крым», «Кесарево свечение») будут со временем изучаться в школе. Также меня всегда восхищала необыкновенная смелость Аксенова в творчестве и в жизни. Даже разменяв восьмой десяток, он позволял себе такие «дерзкие сочинения», как «Москва Ква-Ква», или такое разительное по храбрости – абсолютно экспериментальные «Редкие земли» . Вся его жизнь была последовательно воплощаемой, воплощенной утопией. Художественной акцией, целью которой была свобода не только внутренняя, но и внешняя.
Причем утопия эта аксеновская менялась от года к году, шагая вслед за временем и историческими условиями, развитием прогресса и общественными возможностями. Опережать на полшага одну шестую суши – это ли не почетно? Да даже если тебя потом догонят и перегонят!
Почетно, конечно же, но и хлопотно.
Тем более что время постоянно наступает на пятки и ты захлебываешься этим своим драгоценным временем, в котором состоялся; остаешься в этом законченном длительном, но затем, усилием воли, снова выныриваешь, дабы не остаться в нем немой мухой в янтаре…
…выныриваешь, отфыркиваешься, ничего не узнавая вокруг, и снова, уже который раз, пытаешься вписаться.
К изменчивости людей и обстоятельств в конечном счете привыкаешь. Можно изменить все: профессию и фамилию, родину и жену, но только не новый сладостный стиль, застрявший где-то там, под темной водой. На глубине минувшего столетья.
Не это ли та самая воплощенная «верность идеалам юности»? Василий Аксенов – самый что ни на есть столп и основа шестидесятничества, для целой эпохи персонаж и даже герой стилеобразующий, правда, эпохи перегоревшей и превратившейся в труху, но все же, все же…
Развивавшийся и освобождавшийся вместе со всей страной, проходивший вместе с родиной все этапы большого пути, в том числе и по этапу, сын ссыльной Евгении Гинзбург, оставившей нам воспоминания о лагерях «Крутой маршрут» и вот свободолюбивого сына.
Родителей Василия Аксенова арестовали, когда ему не было еще и пяти, разлучили с братом и с сестрой, отправив в детский дом для детей заключенных, и только после возвращения матери из тюрьмы им позволили жить вместе. В Магадане.
Дальше был Ленинградский медицинский и литературный дебют.
Журнал «Юность» с «Коллегами» (1959), «Звездным билетом» (1961) и «Затоваренной бочкотарой» (1968).
Ранняя слава. Книги, книги, книги.
Пьесы. Сценарии. Кино. Театр. Джаз.
Модные тряпки и модные дружбы.
Диссидентство и зарубежные поездки.
Альманах «Метрополь» (1979). Скандал.
Шумная эмиграция.
Радиоголоса, а затем и его радиоголос, на «Свободе», обаятельный, вкрадчиво-задушевный, подобно темному пиву, бархатистый…
Преподавание в американском университете. И не в одном.
Почетная преподавательская отставка.
Биарриц и свой дом в Биаррице.
Возвращение на родину.
И снова книги, книги, книги.
И даже премии за них. Даже Букер.
И даже целый именной фестиваль в Казани.
И даже высшая степень нынешней признательности и популярности – сериалы на федеральных каналах, в прайм-тайм и с последующим повторением; сериалы бессмысленные и беспощадные, но в конечном счете какая разница, когда признание состоялось.
Любой строчкой из этого списка можно было бы исчерпать большинство из наших жизней, а когда событий такой букет? То-то же. Сделал все, что мог и даже чуть более – прожил одновременно несколько жизней, красивых и насыщенных. Собственно, это само по себе и есть важнейший результат, дай Бог каждому. А то, что при этом еще и целую книжную полку написал, – тоже неплохо.
К полке этой, разумеется, можно относиться по-разному, любить или плеваться, однако не заметить или пройти мимо этой полки (книжного шкафа, если со всеми переводами да переизданиями) пока невозможно.
«То, что остались книги, не примиряет с его уходом. Испещренные значками, виртуозно сплетенными во фразы, они – свидетельства того, что в мире есть другие страны, другая жизнь, другая музыка, другая игра и герои, способные играть и жить по-другому. Не так, как требует век, заставляет свет, велит начальство. Но книги – свидетельства бумажные. А он был свидетельством живым. Или это жизнь его была? » В широких читательских массах писатель Василий Аксенов, как это обычно у нас (?) водится, прославился не самыми лучшими своими книгами – написанной еще до эмиграции из СССР антиутопией «Остров Крым» (1979) и мыльно-лубочной «Московской сагой» (1989, 1991, 1993).
Читатели из братства людей со вкусом должны были ценить совершенно иные аксеновские тексты. Во-первых, две детских повести «Мой дедушка – памятник» (1970) и «Сундучок, в котором что-то стучит» (1972), изданные Детгизом.
А во-вторых, новомировские «поиски жанра», как теперь сказали бы, травелог «Круглые сутки нон-стоп» (1980), описывающий путешествие в сказочную Америку. Притом выказывая не «лицо ненависти», как это было у Виталия Коротича и его сотоварищей по идеологическому заказу, но имея в виду человекообразную «Одноэтажную Америку» Ильфа и Петрова, а также ритмизованную прозу Серебряного века.
Позиция очень, между прочим, прогрессивная для своего времени.
Хвалить стоило также что-нибудь из не совсем раннего, ну и шпионский боевик «Джин Грин – неприкасаемый» (1972), написанный в соавторстве с Григорием Поженяном и Овидием Горчаковым под псевдонимом Гривадий Горпожакс.
Так же точно как и «Джин Грин», «Дедушка» и «Сундучок» сочинялись как жизнерадостные советские пародии, на этот раз на морские приключенческие романы, чем и увлекали.
Стиль и сюжет здесь были четко сплавлены в единое целое; повести (особенно первая, «Сундучок»-то читается уже как эссе, где события все время откладываются и откладываются, так толком и не успевая начаться) захватывали и уносили…
… уносили в круглосуточно свингующую Америку, существовавшую в ритме модернистского коллажа или поэзии Андрея Вознесенского – «поискам жанра» наследовали американские же заметки «В поисках грустного бэби» (1986), – после чего сюжет в прозе Аксенова не то чтобы исчез, но оказался словно бы погребенным под остывшей лавой вычурного стиля.
Перелом этот в творчестве Василия Аксенова пришелся странным образом именно на американские годы, когда свободы вокруг оказалось столько, что бери не хочу и неси столько, сколько можешь унести, ан нет.
Свобода лишила Аксенова четкости сюжета, стиль его поплыл. Хотя по логике развития и возможностям перехода на английский должно было бы ровно наоборот.
Но с его прозой произошло то, что сам Василий Аксенов сформулировал в эпиграфе одной из самых важных своих книг: «Затоварилась бочкотара, зацвела желтым цветком, затарилась, затюрилась и с места стронулась…»
Тронулась она с места – и в карьер. Отсутствие сюжета само по себе не есть плохо. Модернизмом нас не удивить. Просто читать сложно. И непонятно для чего, зачем.
А сложности возникают – и со сбытом, и с хронотопом: эпоха изменилась, ускорилась. Но один из самых выразительных певцов ее остался неизменным. Верным себе, своей однажды найденной интонации.
Дмитрий Бавильский 

chaskor.ru